35 детских голосов против фашизма

Дневники детей, которые они вели в блокаду, в гетто, концлагерях, как ничто другое передают ужас войны

«Аргументы и факты» выпускают уникальное издание - «Детскую книгу войны. Дневники 1941-1945». Она издана впервые за 70 лет после окончания Второй мировой войны - дневники советских детей, написанные ими в ­1941-1945 гг. Под одной обложкой собраны 35 дневников детей, переживших эту трагедию и записавших её в свои тетради.

Это все дневники, которые журналистам «АиФ» удалось найти: у потомков, бережно хранящих эти семейные реликвии, в архивах страны и у самих авторов, доживших до наших дней. Дети (авторам от 9 до 17 лет) писали эти скорбные строки в гетто и концлагерях, на линии фронта, в блокадном Ленинграде, в тылу, в Германии, угнанные туда на работы.
Это не просто документы истории, это свидетельства мужества и отчаяния, торжества жизни и страха смерти. Искренние, живые голоса юных жителей нашей страны, которые доносят до нас правду о страшной войне... Мы представляем вам выдержки из нескольких глав.

Орфография авторов дневников сохранена.

Дневник Коли Васильева

Хронику смерти, где перечислены умирающие родные люди, могли вести тысячи детей в блокадном Ленинграде, но до нас дошли знаменитые строки Тани Савичевой и вот теперь Коли Васильева. В отличие от Тани Коля выдержал и голод, и холод, и смерть, и «оставшись в 12 лет сиротой, стал сыном полка и был направлен в Нахимовское училище, а затем стал артистом театра» - такая справка хранится в Музее обороны и блокады Ленинграда. Мы Колю искали - среди мёртвых и живых. Не нашли. Вот весь его дневник.

27 января 1942 г. Я пошел за хлебом в город, так как у нас в Лесном не пекли хлеба. Не было дров и воды. Дошел до Выборгской стороны. Идя обратно, я несколько раз падал и медленно замерзал. Дошел до рынка, встретил Альку - товарища своего. Он помог мне встать и довел до завода «Светлана». В будке я разогрелся и пошел дальше домой. В канаве я упал и чуть не замерз, но тут шла мама и меня донесла домой. И в тот же день в 14 час. умер папа сидя на кровати.
28 января 1942 г. Умерла мать Гусева Сергея и Гусевой Тони и их соседа Коли умер отец. В марте месяце Тонька ушла в детдом. Сергей остался дома. Он подделывал карточки, и этим он жил. А у соседки умер отец.
29 января 1942 г. Умер Леша (мой брат) в 16 лет. Рано утром в 5 часов 30 мин. Он болел и работал и много изведал от этого и скончался.
17 марта. Умер Кулашкин Шура от голода. Мальчишка был здоровый и хороший. Но голод все убил. 22 человека умерло в нашем доме от голода.
22 марта. Приходил летчик за нами, но не взял.
27 марта. Мамино здоровье все хуже и хуже.
31 марта. Мама лежит, не может встать с постели.
3 апреля. 4 часа 30 минут. Мама начинает хрипеть, она умирает. Все кончено, я остался один, иду к Егоровым. Пошел в город за посылкой, чуть дошел до дому. Спал у Егоровых.

Дневник Тани Рудыковской

Таня вела свои блокадные записи ежедневно, на сшитых клочках бумаги, которые приносила мама-учительница из школы, в доме в Озерках - тогда это были дачи на севере Ленинграда, сейчас одна из станций петербургского метро. 9-летняя Таня, взяв пример со старшего брата и отца, решила вести дневник - начала с нового, 1942 г. Она просто описывает свою жизнь, в которой сначала исчезает любимая кошка, затем соседские собаки, а потом начинают умирать любимые... В той же тональности, в той же строке, что и каша на ужин… И это по-настоящему страшно!

Февраль 1942 г.

9. На завтрак студень из клея (не знаю из какого). К обеду встал папа. В обед суп с клецками (жидкий), клецки выловили из супа и ели отдельно с маслом, мне 3 чайные ложки киселя, Геле - 4, остальное мама разделила бабиньке, папе и себе. Нам с Гелей дали меньше, т. к. бабинька видела, как Геля таскал кисель.
27. В 40 минут девятого утра УМЕР ПАПА. Геля ходил за Савиной (это наш знакомый доктор), она пришла, но папа уже умер. Когда мама пришла с дежурства, она сразу пошла к папе. Целовала и ласкала его, он сделал попытку улыбнуться, но не смог, а из глаз покатились слезы...У нас спилили нашу березу, но мы макушку ее все-таки отняли. Ужин: пшенная каша, хлеб с маслом.

Март. 1942 год.

1. Я лежала, болел бок и была рвота.
2. Я встала, но была слаба и не могла записывать. Помню, что была Кузнецова Нина.
4. Завтрак - жареная лапша. Мороз, солнце, ветер. Мама и Геля после обеда спилили две березы. Обед: брюквенный суп, 1 сарделька. Ночью мама дежурит в детдоме. В школ заболели все учителя, и потому работы много, осталось только 2 или 3 учителя и мама. Ужин: хлеб с маслом. Все.
5. Завтрак: котлета (очень вкусная). Мороз, -27˚, жесткий ветер, но не сильный, ясно, солнце. Я ходила в кооператив, и мы достали мясо. Обед: суп с лапшой. Маме никуда не надо было идти, и она была дома, так хорошо, когда мы все вместе. Ужин: пшенная каша с маслом.

Для самой Тани, которая и по сей день живёт на той же улице,  в том же доме, в крыше веранды которого до сих пор торчит застрявший осколок снаряда наших зениток, бивших поблизости, эти пронумерованные тетради бесценны. «Перечитывать их очень тяжело: сначала я поем, и только потом открываю дневник…»

Татьяна Рудыковская закончила Институт киноинженеров, «покоряла» целину, работала на ленинградском заводе «Светлана». Подняла троих сыновей. Выпустила 13 сборников стихов. «Что для вас блокадные дневники?» - спрашиваем мы Татьяну Валерьевну. Она отвечает кратко: «Жизнь моя».

Дневник Маши Рольникайте

Она не писала этот страшный дневник - в 14 лет она учила его наизусть. В каморке гетто, на нарах концентрационного лагеря, бок о бок со смертью. «Что будет с тобой - то будет с этими записками», - говорила Маше мама. И Маша твердила, слово за словом. Смерть прошла мимо неё. Но унесла с собой маму и младших брата и сестру, сгоревших - предположительно, даже место их смерти точно ей неизвестно! - в печах Освенцима. После освобождения из концлагеря Штуттгоф Маша, с выбитыми надсмотрщиками зубами, выдранными волосами, пройдя через проверки уже советских властей, вернулась в Вильнюс, нашла отца и записала всё, что вытвердила от буквы до буквы, в 3 толстые тетради...

Рувик вздрагивает во сне. Он задремал, уткнувшись в мое плечо. Его теплое дыхание щекочет мне шею. Последний сон. И я ничего не могу сделать, чтобы это теплое, дышащее тельце завтра не лежало бы в тесной и скользкой от крови яме. На него навалятся другие. Может, это даже буду я сама...

Раечка не спит. Она уже совсем замучила маму вопросами: погонят ли в Понары? А как - пешком или повезут на машинах? Может, все-таки повезут в лагерь? Куда мама хотела бы лучше - в Шяуляй или в Эстонию? А когда расстреливают - больно? Мама что-то отвечает сквозь слезы. Раечка гладит ее, успокаивает и, подумав, снова о чем-то спрашивает. (…)

Охранники велят нам вставать и подниматься наверх, во двор. Вещи промокли, облеплены грязью. Но они и не нужны. Чемоданчик я все-таки взяла, а узел так и оставила торчащим в грязи. Во дворе толкотня. Еле-еле продвигаемся к противоположным воротам. Чем ближе к ним, тем больше давка. Неужели не выпускают? Из оврага приходят все новые и новые. Разве задержишь такую массу? Нас уже совсем сдавили. (...)

Еще боясь понять правду, я кричу изо всех сил: «Тогда вы идите ко мне! Иди сюда, мама!» Но она мотает головой и странно охрипшим голосом кричит: «Живи, мое дитя! Хоть ты одна живи! Отомсти за детей!» Она нагибается к ним, что-то говорит и тяжело, по одному, поднимает, чтоб я их увидела. Рувик так странно смотрит... Машет ручкой... Их оттолкнули. Я их больше не вижу.

Она живёт в Санкт-Петербурге. Работает: пишет от руки, потом долго набирает тексты на старом компьютере… Писательница Рольникайте пишет всегда на одну тему - даже когда отходит от документалистики, вся её проза, все её герои - оттуда, из застенков. «Мне как-то сказали: «Ну почему вы всё пишете о грустном, Мария Григорьевна? Пишите о любви!» У меня ком встал в горле». Потому что она вся - о любви. Несбывшейся, затоптанной, расстрелянной, убитой. Полной надежды - что когда-нибудь люди станут другими.

Маша и папа стоят справа. Разлучённые, они встретились уже после войны - осколки дружной семьи. Похоронить маму и маленьких брата и сестру они не смогли - тех сожгли в Освенциме. Фото из архива М. Рольникайте

Дневник Ромы Кравченко-Бережного

В оккупированном немцами западноукраинском Кременце, пряча блокнот на чердаке, скрывая его даже от родителей, Рома писал дневник, куда попадали подслушанные по уцелевшему приёмнику радиосводки с фронта и в котором велась хроника убийств. Роме в его 15 лет хотелось зарегистрировать все события, он чувствовал важность момента, дневник должен был быть не о личном.

13-15 июля. 23-го была созвана в гестапо вся еврейская интеллигенция, их всех там задержали. Теперь часть выпущена, часть расстреляна. В общем, уже арестованы в Кременце более 600 человек. (…) Еще одно. Глава «украинского правительства» - знаменитый Бандера, убийца, арестован за выпущенный им «манифест», в котором имя Гитлера стояло после его, Бандеры… Вот вам и «вильна Украина». (…)

2 августа. 1941 год. Вчера вышел номер новой газеты. Она называется «Крем’янецький вiсник», но кременецких вестей в ней как кот наплакал. Вообще, все, что написано там, можно было пред­угадать, даже не дотрагиваясь до нее: вся газета занята описанием «бiльшовицьких мордiв», похвалами Гитлеру в компании. С фронта - ни одного слова. Это неудивительно: нельзя же писать об отступлении или неудачах. Сейчас, когда пишу, слышен отдалённый гул канонады…

5 июня 1942 года. Вчера мне стукнуло 16. Не нашел нужным отмечать этот факт, настолько сереньким он мне показался на этот раз. Вот в прошлом году он действительно был радостным: я надеялся, мечтал... А теперь? О чем я могу мечтать теперь? О 200 гр. хлеба вместо 150, выше мои мечты залететь не могут, их назовут сумасшествием. Тогда было светло, ясно на душе: вот окончены испытания, а впереди еще длинное лето со всеми его удовольствиями и радостями. Мечты залетали высоко: закончу десятилетку, поступлю в высшую школу, буду работать во имя какого-то идеала. Все это рухнуло с треском в течение нескольких дней, да еще с каким треском! (…)

Один за другим едут автомобили. Уже вечер, они не так наполнены - на дне сидят женщины, девушки, дети. Одна бессмысленно улыбается. Другая поправляет платочек на голове. Да вы же через десять минут будете убиты, поймите это, сопротивляйтесь, наконец!!! Нет.

Роман Александрович успел­ повоевать, закончил физфак Львовского университета с красным дипломом и 33 года руководил лабораторией по исследованию физических свойств минералов в Кольском филиале Академии наук. Умер в 2011 г. Дневники нам передала его жена Людмила.

Это важный документ эпохи

Исаак Калина, министр правительства Москвы, руководитель столичного департамента образования

«Детская книга войны. Дневники 1941 - 1945» - это важный документ эпохи войны, где подрастающее поколение рассказывает о страшных событиях того времени. Книга состоит из 35 детских голосов против войны, которые нам, взрослым, необходимо всегда слышать. Совершенно разные дневниковые записи детей о войне помогут молодёжи прочувствовать трагические и столь важные события нашей великой страны.
Уверен, что эта книга окажет бесценную помощь учителю для организации работы по историческому и патриотическому воспитанию в московских школах. Появление такого издания приобретает особую значимость во время подготовки к празднованию юбилея Победы.

Чтобы дети понимали грань человечного и бесчеловечного

Николай Макарчук, заслуженный учитель РФ, учитель истории школы № 1259

Такие книги очень важны для детей, потому что создают необходимый эмоциональный посыл. Можно прямо сказать: «Смотри, как живёшь ты и как жили твои сверстники, о чём думали они и о чём ты». Я должен сказать, что подросткам война далеко не безразлична, некоторые думают, что они сейчас циничны и воспринимают подвиг отцов и дедов как похождения Супермена. Это не так.
Дети умеют отличить настоящее от искуственного, они понимают грань человечного и бесчеловечного. И такие сборники помогают нам, учителям, задавать этот необходимый искренний тон, доносить до детей голос истории и ужас той войны.

Вот что говорят о войне мои ученики: «Когда читаешь о войне и узнаёшь, что сделали с живыми людьми фанатики, желание только одно - не стать такими же», - считает Карина Согомонян, а Софья Грачёва добавляет: «Всё моё существо отторгает саму идею войны. Война - это когда люди не видят друг друга и не понимают, что тем самым рушат жизни семей, детей, соседей, друзей».

 Услышать сверстников!

Даниил Гранин, писатель, участник Великой Отечественной войны, почётный гражданин Cанкт-Петербурга

Дети переносят войну иначе, чем взрослые. И записывают эту войну и всё, что с нею связано, все её ужасы и потрясения они по-другому. Наверное, потому, что дети - без­оглядны. Дети наивны, но в то же время они и честны, в первую очередь перед самими собой.

Дневники военных детей - это свидетельства удивительной наблюдательности и беспощадной откровенности, часто невозможной взрослому человеку. Дети замечали явления быта, приметы войны более точно, чем взрослые, лучше реагировали на все происходящие перемены...

Одна из самых страшных глав этой книги - самая первая. Ужаснее всего для детей в блокадном Ленинграде, насколько я мог заметить тогда, были бомбёжки и артобстрелы, тёмные улицы и дворы, где ночью не было никакого освещения. Разрывы бомб и снарядов - это была смерть видимая, наглядная, к которой они не могли привыкнуть.

А вот смерть человеческую, окружавшую их на улицах и в домах, они воспринимали спокойнее, чем взрослые, и не ощущали такого страха и безыс­ходности перед ней - может быть, просто потому, что не понимали её, не соотносили с собой...

Чем эти дневники были для них, тех, кто их писал? Почти в каждом дневнике прочитывается: «мой лучший друг», «мой единственный советчик»… В дневник не пишут - с дневником говорят. Нет на земле ближе существа, чем эта тетрадь в коленкоровой обложке, чертёжный блокнот, альбомчик с ладонь... И эта близость, эта потребность - зачастую она возникает именно в первый день войны, когда и были начаты многие из опубликованных в этой книге дневников...

В эпоху переоценки самых важных человеческих ценностей, когда по Европе снова маршируют факельные шествия нацистов, такие свидетельства, как дневники детей войны, крайне важны. Они возвращают нас к себе, к земле, на которой мы родились… И если сегодня кого-то не пронимают свидетельства взрослых, то, может быть, проймут слова детей. И детям нынешним слышнее будут голоса их сверстников, а не взрослых, которые вещают с высоких трибун. Ведь одно дело, когда учитель у доски рассказывает тебе о войне, и совсем другое - когда это делает твой школьный товарищ. Пусть и с разницей в 70 лет.

Конечно, все мы боимся, страшимся, не хотим новой войны. Читая дневники детей, переживших войну минувшую, понимаешь этот ужас ещё сильнее. И поневоле задумываешься: неужели мы смогли прожить без войны всего семь десятилетий? Всего семь десятилетий мира! Ведь этого так мало.