«Счастье, что он сдох»

Фото: из архива автора
В 1931-м крестьянскую семью раскулачили и сослали. А это - 1945-й

История для каждого - это прежде всего история его семьи

Так сказала про Сталина, ­60-я годовщина смерти которого пришлась на начало марта, недавно Мира Уборевич - дочь командарма Иеронима Уборевича. Его вместе с ещё семью товарищами расстреляли в июне 1937-го по делу маршала Тухачевского.

Тот громкий процесс, а затем приказ НКВД СССР от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков и других антисоветских элементов» считаются началом Большого террора, 1937-1938 годов.

Нам возвратили теперь из небытия имена лучших, известнейших из тех, кто стал жертвой всенародной трагедии сталинизма. Они в полной мере разделили с народом его судьбу и трагедию: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был…» - написала Анна Ахматова. Но, думается, мы обязательно должны помнить и безвестных, простых, рядовых, «маленьких» людей - тех, кто составлял миллионы жертв массовых репрессий. И, думаю, им давно пора поставить общий памятник - хоть бы и на Лубянке, на месте Дзержинского.

Тогда, накануне войны, началась эпоха массовых «плановых» арестов и убийств, организованных и проводимых по всей стране под строжайшим контролем государственной власти. Эпоха спланированного геноцида. Были чётко определены категории населения, подлежащие «чистке» и «лимитам» на расстрел.

На каждый регион огромной страны спускался чёткий план. Так, по Свердловской области должно было быть репрессировано 10 тыс. человек. Из них 4 - по 1-й категории (расстрел), 6 - по 2-й (арест и 8-10 лет лагерей). А всего только в 1937-1938 гг. было арестовано в стране около 2 млн человек, казнено более 700 тыс. «Лес рубят - щепки летят» - будто бы сказал Сталин по поводу террора. Вот история одной из таких «щепок» - моей семьи из Свердловской обла­сти.

Для меня понятия «культ личности», «37-й год», «репрессии» означают только одно: у меня нет деда, отца моего отца, и я никогда не узнаю этого человека, кормившего семью: шестерых детей, своих родителей и сестру-инвалида (см. фото). Арестованного 75 лет назад, в 1938-м, и умершего в лагере на Колыме от голода в 1940-м. Я до сих пор не могу слышать песню «Я помню тот Ванинский порт» - туда доставили деда по этапу...

Это была всего лишь одна из сотен тысяч обычных крестьянских, рабочих семей, проживавших (а чаще - выживавших) в те годы, 30-е, военные и послевоенные, по всей огромной стране. Семья Мурзиных своими корнями - из оренбургских казаков, из Челябинской области. Там был крепкий дом-пятистенок, крепкое хозяйство. В 1931-м семью объявили кулацкой, дом и скот с птицей отобрали и сослали фактически «по соседству» - в Свердловскую область, в посёлок спецпереселенцев Покровский (Покровку). Оттуда уже в 1936-м переселили неподалёку - в посёлок Бокситы, будущий город Североуральск. Там они прожили свои жизни, там большинство и похоронено. Вот только могилы Павла Степановича Мурзина, моего деда, нет нигде. А о его гибели семья узнала лишь в 1945-м, получив с Колымы назад свою посылку… набитую камнями. Тогда и сделали почему-то это фото.

Пятого декабря 1938 года дед, крестьянин по роду и забойщик в шахте по работе, уже к тому времени семь лет как репрессированный-раскулаченный, был арестован по доносам двух соседей, друзей, с кем не раз в тайге на покосе из одной миски ел. И получил по печально «знаменитой» статье 58, п. 10 (антисоветская агитация) не «плановый» расстрел, но те самые «запланированные» 8 лет. Он успел сказать жене лишь: «Пропал я, совсем пропал. Береги детей. Ребятки, берегите мать…» После пересыльной Свердловской тюрьмы (сохранилось его единственное, тюремное фото, с номером «ЗК 1571» на пиджаке и с разбитым, распухшим глазом) он был отправлен по этапу на Колыму, в лагерь у посёлка Чай-Урья. Он умирал от истощения, уже не вставая, ещё в 1933-м, - выжил. Чтобы погибнуть от голода в апреле 1940 г., в 47 лет... По рассказу женщины-врача, работавшей в том лагере, таким, как дед, «доходягам» некуда было колоть уколы - кожа и кости… А хоронили их во рвах, скопом, с общей табличкой - буква и цифра, обозначающие участок. И, кстати, когда уже в перестройку мой отец побывал на Колыме, места таких захоронений (а это целые поля) были уже спешно сровнены с землёй бульдозерами. Ему тогда выдали тоненькое «Дело Мурзина П. С.» в местном РУВД с тем самым фото. Тогда же, в 80-х, дед был полностью реабилитирован. Здоровый, крепкий русский мужик, которого, прогнав через полстраны, угробили ни за что.

Семья Мурзиных пережила в 30-40-е годы многое, главное - голод, нищету, потерю кормильца, отца и мужа, болезни - в основном от истощения. Младшие дети дважды опухали от голода и водянки. Двухлетний Саня, оставшись, как обычно, без присмотра в холодном доме (все взрослые работали с утра до ночи), глотнул с голоду скипидар и чуть не умер от ожога пищевода и желудка. «Жить стало лучше, жить стало веселей!»... Для таких семей жизнь была борьбой за выживание. Борьбой с клеймом «ЧСВН» - «член семьи врага народа», с голодом, обречённостью, со смертью, которые мучительно, но - всё-таки! - одолевались, когда удавалось раздобыть выброшенную «вольными» (а они жили рядом и учились в одной школе с деть­ми «врагов») хлебную корку, высыпанную кем-то из них же курам крупу, отбросы, кости, остатки в «вольной» столовой, ели древесную кору, сосновые «пальчики», хвою, любую съедобную траву или (повезло однажды!) чудом доставшуюся павшую лошадь, да ещё и с жеребёнком в утробе.

«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» - был такой лозунг в 30-е годы. Вот строки о детстве из воспоминаний моего дяди Николая, брата отца: «Страшный, безысходный, неописуемый голод постоянно гнал меня на поиски. Я искал, неутомимо искал и всё же находил хоть что-нибудь съедобное…» Добытое дети обязательно приносили домой, в общий котёл, матери. Никто не рожал тогда в посёлке «врагов народа». Никто не женился. Бывало, родители съедали пайку по карточкам своих детей, мужья съедали пайку жён. Потом постепенно стало полегче: «Слава богу, выжили!» И вот тогда, в 1938-м, арестовали деда, главу семьи Мурзиных…

Аресты. Это тоже стало абсурдной нормой жизни, к которой люди привыкали. В небольшом посёлке забирали за раз по 5-6 человек. Сборы были короткие - встал, оделся, попрощался с домашними и исчез, как в воду канул…

Павел Флоренский, расстрелянный в 37-м, завещал детям: «Не забывайте рода своего, прошлого своего, дедов и прадедов, работайте над закреплением их памяти». История для каждого - это прежде всего история его семьи. Та живая ниточка, тянущаяся столетиями, нанизывающая, хранящая имена, голоса, характеры, лица, судьбы… Ниточка, выведшая в конце концов в эту жизнь и тебя самого.