Чехов и его безжалостная история

Почему «Вишнёвый сад» и через 115 лет актуален во всём мире.

Действие пьесы можно перенести в любое время, страну, и она будет понятна всем, считает доктор филологиче­ских наук, переводчик, специалист по русской литературе XIX в. и творчеству Чехова Андрей Степанов.

Неумолимый ход времени

– Обычная трактовка ­пьесы, к которой нас приучила школа, такова: Чехов первым показал смену социальных укладов, когда хозяевами жизни становится новый класс – буржуазия, купцы-скоробогатеи, – вытесняя разорившееся после крестьянской реформы помест­ное дворянство, и одновременно на сцену выступает передовая молодёжь, за которой будущее. Проблематичность этой трактовки заключается в том, что Чехов был не первым, а одним из последних, кто обратился к подобной тематике. В произведениях десятков драматургов и романистов начиная с 1860-х гг. (в том числе Тургенева, Островского, Салтыкова-Щедрина, Николая Соловьёва) поднималась тема оскудения дворянства и прихода новых сил. Более того, и сам Чехов обращался к этой теме за 25 лет до «Вишнёвого сада», в большой драме, название которой не сохранилось и которая печатается как «Безотцовщина», а на сцене идёт (всегда в сокращённом виде) под самыми разными названиями. Девятнадцатилетний автор, ещё не написавший ни одного юмористического рассказа, то есть ещё даже не Чехонте, предвосхитил тематику «Вишнёвого сада». Помимо этого, в ранней пьесе уже просматриваются те узнаваемые черты, которые характерны для авторской манеры Чехова. Поэтому «Вишнёвый сад» не открывал, а закрывал большую и важную тему русской литературы, это последнее произведение XIX в.

Объяснить «долгожитель­ство» этой пьесы можно по-разному. Главным и определяющим фактором её принятия для людей театра была постановка Станиславского 1904 г., она шла (с перерывами и изменениями) и в советское время, её сыграли около тысячи раз. С одной стороны, именно этот спектакль, показанный на гастролях МХТ за границей, в наибольшей степени способствовал тому, что Чехов стал классиком мировой драматургии. С другой – постановка Станиславского задала высочайшие стандарты для советских режиссёров и актёров. Затем именно эта пьеса оказалась в школьной программе. А если пьеса попадает в разряд «абсолютной классики», то она будет не просто ставиться, но и восприниматься всеми участниками спектакля как средство самореализации. Каждая её постановка у нас и за рубежом начиная с ­1960-х ­гг. – это очередная попытка создать шедевр.

Трактовки же были и элегические, и трагические, и комические, и «античеховские». Успешными оказывались те постановки, где авторы улавливали главную мысль Чехова, безусловно присутствующую в пьесе: она написана о неумолимом ходе времени, которое предопределяет события безотносительно к этиче­ским качествам участвующих в них людей.

Лучший Лопахин – Высоцкий

– Лопахин – это отрицательный герой, пропитанный бездушным прагматизмом, или благодетель, предложивший эффективный «бизнес-план»? Ведь сам Чехов отмечал, что это «мягкий человек» и «не обязательно купец».

– Пьеса написана о безжалостных законах истории, которым не могут противостоять отдель­ные хорошие люди. Эта тема реализуется и в образе Лопахина. Он готов помочь Раневской (кстати, все режиссёры дружно трактуют его слова «Люблю… больше, чем родную» как признание в любви) и действительно предлагает выход из ситуации. Но этот выход неприемлем для Гаевых, поскольку предполагает уничтожение родного гнезда вместе с садом, превращение его в торговое предприятие. А другого выхода нет. Это и есть пример реализации общей темы: хороший человек хочет помочь хорошим людям, но история не даёт этого сделать. Открытием Чехова была новая природа драматиче­ского конфликта. Если в старой драме, по Гегелю, герои могут достичь своей цели, только нанося урон своему антагонисту, то чеховские персонажи не являются врагами. Это тонко чув­ствующие, настроенные на одну волну люди, которых жизнь тем не менее заставляет выступать в ролях антагонистов. Если говорить о восприятии Лопахина режиссёрами в разное время, то первый исполнитель этой роли – Леонид Леонидов – играл довольно традиционный образ купца-скоробогатея, его трактовка не была сильной стороной первого спектакля. Лучшими исполнителями, как считают театроведы, оказались Владимир Высоцкий и Андрей Миронов – актёры, способные почувствовать за грубоватыми манерами Лопахина тонкую артистическую натуру. В 90-х были, конечно, и «новые русские»: например, в исполнении Игоря Иванова в додинском спектакле МДТ 1994 г. Этот Лопахин, давая деньги в долг Раневской, тут же присаживался к столу и писал для неё расписку, а та молча её подписывала…

Современная классика

– «Вишнёвый сад» до сих пор самое знаменитое в мире произведение русской драматургии. Но насколько оно понятно ино­странцам, с его исключительно русской символикой, отсылками к крепостному праву и прочим?

– Есть переделка «Вишнёвого сада», где действие перенесено в южные штаты США после отмены рабства и конца Граждан­ской войны. Выясняется, что все роли и отношения идеально укладываются в американские типажи и проблемы. Но на самом деле такие прямые проекции вовсе не обязательны. Эта пьеса понятна в любое время и в любой стране, поскольку история не стоит на месте и люди всегда и везде переживают перемены. Особенно актуален «Вишнёвый сад» – напомню, что он написан и поставлен за год до первой русской революции, – накануне катастрофических изменений в обществе. Лучший знаток этой пьесы Эмма Артемьевна Полоцкая писала в 1981 г.: «Чехов выходит на авансцену читательской аудитории преимуще­ственно накануне исторических ката­клизмов, когда людям становится невмоготу в пределах преж­него порядка жизни». Лучшие спектакли (Эфроса, Волчек, Плучека) прошли именно в эпоху «застоя», а катаклизмы начались 4 года спустя после этих слов Полоцкой.

Что касается в целом популярности Чехова за рубежом, то он входит в мировой канон почти исключительно как драматург и как автор нескольких поздних рассказов, которые считаются образцами малой прозы. Многие известные в России ранние рассказы до недавнего времени не были переведены даже на англий­ский. Причин популярности чехов­ской драматургии очень много, назову только одну: гибкость чеховских пьес, которые могут быть прочитаны и поставлены прямо противоположным образом, «приспособлены» под ту или иную личную ситуацию или историческую эпоху.

– Как вы относитесь к вольным трактовкам Чехова и авангардным постановкам его пьес? Есть, например, спектакль «Вишнёвый сад», где все герои носят уродливые маски, а у Лопахина любовные отношения с Раневской. Это приемлемая трактовка классики или «классическое кощунство»?

– Лично я с годами стал совершенно равнодушен к режиссёрским находкам. Какую новую метафору они придумают, на какую «современность» спроецируют спектакль, как захотят в очередной раз шокировать публику – значения не имеет. Дело не в «кощун­стве», а в бессмысленности этого продолжающегося уже сто лет соревнования на изобретение самой загибистой метафоры. Чехов, кстати, тут совсем не одинок: этой операции подвергается вся классика. Мне кажется, сейчас оригинален тот, кто отказывается от подобных изобретений. Из того, что я видел и что идёт сейчас, всегда интересны спектакли Льва Додина. Из телеспектаклей по «Вишнёвому саду» рекомендую посмотреть старые постановки Галины Волчек и Леонида Хейфеца.