Немец, русский душой

Фото: Рисунок художника Н. Осташева, 1860–1880-е гг.
Гааз был главным врачом московских тюрем

Как доктор Фридрих Хааз стал московской легендой.

170 лет назад, в июле 1852 г., один человек напишет завещание, в котором подчеркнёт: «Ещё имею некоторых бедных, которым я всякий месяц давал: Анне Петровне Тринклер два рубля, г­‑же Безсоновой один рубль, г­‑же Рылеевой один рубль, бедной девушке в Набилковской богадельне Ирине один рубль, г. Медединой один рубль, Матрёне с дочерьми один рубль, кои прошу продолжать выдавать».

Жизнь показала, что документ был составлен не рано и не позд­но, а вовремя. В следующем году, 16 августа, автор завещания умрёт. Газета «Московские ведомости» выйдет с некрологом: «Несколько слов о Фёдоре Петровиче Гаазе». Читая его, понимаешь, что сказанное в завещании – не пустые слова: «Последние его минуты были достойны его жизни. Он не жаловался на страдания, но беспрестанно занимался своими бедными, больными, заключёнными… Он до конца остался верен себе, то есть для других забывал себя».

В энциклопедиях Гааза называют московским врачом немецкого происхождения. С обязательным перечнем его трудов на благо Москвы и москвичей. Спору нет – список добрых дел доктора грандиозен настолько, что едва поддаётся осмыслению. Но из виду упускается один важный момент. Да, Гааз сделал для Москвы очень много. Однако Москва сделала для доктора главное. Именно здесь с Гаазом случилось нечто трудно объяснимое. То, что перевернуло его жизнь. То, что направило его на путь святости.

Главное – карьера?

Произошло это не сразу. До поры мы вообще не видим никакого Фёдора Петровича. Есть молодой врач Фридрих Йозеф Лаврентиус Хааз. Блестящий офтальмолог, делающий блестящую карьеру в Вене, излечивший слепнущего после контузии под Аустерлицем русского аристократа, князя Николая Репнина-Волконского. Разумеется, когда русский князь пригласил своего спасителя в Москву, немецкий доктор мигом сообразил, что там его карьера наберёт совсем уже фантастические скорости. И оказался прав. В 1806 г. жена князя, Варвара Репнина-Волкон­ская, представила док­тора вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, матери правящего рус­ского царя Александра I. Та составила Гаазу протекцию. И в 1807 г. московский губернатор Дмитрий Ланской подписывает приказ: «По отличному одобрению знания и искусства доктора медицины Гааза её императорское величество находит его достойным быть определену в Павлов­ской больнице главным доктором».

В течение ближайших лет Гааз будет московским врачом только формально. Воспользовавшись привилегией, русский язык изучать не спешит. Всё, что его интересует, – это карьера и наука. Среди пациентов Гааза московский обер-полицмейстер и министр полиции Александр Балашов, поэт, сенатор и министр юстиции Иван Дмитриев и, наконец, сам московский генерал-губернатор, Светлейший князь Дмитрий Голицын. Все они довольны своим доктором – Гааз обзаводится особняком на Кузнецком Мосту и подмосковным имением Тишково. А также собственным выездом, который поражал великолепием, – его экипажем и четвёркой белых лошадей любовалась вся Москва. В 1809–1810 гг. Гааз вообще отправляется «для по­правки здоровья» на Кавказ. Там он увлекается темой кавказских минеральных вод, что для автора медицинского трактата «Воздух, вода и болезни», начатого ещё в Вене, вполне естественно. Его ожидает блестящий успех. Он открывает и исследует источники Железноводска и Ессентуков. За монографию «Моё путешествие на Александров­ские воды» Гааз получает от императора Александра I бриллиантовый перстень. Потом – орден Св. Владимира, чин надворного советника, соответствующий подполковнику и дающий право на потомственное дворянство… Словом, в Москве зажглась ­новая звезда.

Почёт и безденежье

Но спустя несколько лет что-то происходит. Уже следующий свой научный труд «Открытие крупа, или острой удушающей астмы», созданный в течение московской эпидемии крупа 1813–1818 гг., Гааз издаёт под псевдонимом. Именно с тех пор и возникает мнение, что «честолюбие у доктора отсутствует». Исчезает великолепный выезд – теперь Гааз в свой изрядно обветшавший экипаж запрягает откровенных кляч, купленных на бойне. И при этом Москва замирает перед его фигурой в неподдельном восхищении. Правда, восхищаются люди уже не выездом и не роскошью док­тора. От роскоши не остаётся и следа – дело дойдёт до того, что Гааза объявят банкротом. Имение Тишково продадут с молотка. Свой дом на Кузнецком Мосту доктор тоже продаст и до самой смерти будет ютиться в квартирах при больницах...

А ведь именно в эти годы фиксируется наи­высший взлёт официальной карь­еры доктора. В 1825 г. его делают штадт-физиком Медицинской конторы Москвы, т. е. главным врачом второго по значению города Российской империи. И делают не за красивые глаза, а за профессионализм – в том же году Гаазу удалось ликвидировать эпидемию тифа в Бутырской тюрьме и не допустить распространения заразы в городе. Другое дело, что, едва заняв высокую должность, Гааз принимается искоренять другую заразу – коррупцию в медицинском ведомстве. Это, пожалуй, была единственная битва, которую он проиграл. Не выдержав травли и града доносов, Гааз подаёт в отставку и лишается звания штадт-физика. Но на его благосостоянии это не сказывается никак. Он по-прежнему имеет широчайшую практику, к тому же в 1828 г. становится членом Попечительного о тюрьмах комитета. Куда же девались деньги?

Москва. Превращение

Свои немаленькие доходы он тратит не на себя. А на других. На недужных, на обездоленных, на заключённых. Он не только «лечит безденежно» всех, кто к нему обращается, но и покупает для них лекарства, а иногда даже одежду. Его стараниями в 1826 г. открывается Московская глазная больница – одна из первых офтальмологических клиник в мире. Он, действуя на свой страх и риск, собирает деньги, создаёт и возглавляет больницу для внезапно заболевших людей – заведение, которое впоследствии станет службой скорой помощи, а пока лечит всех, причём бесплатно. В городе её так и называли – «Гаазовская». Сюда доставляли бездомных и обмороженных, беспризорных детей, неизвестных, сбитых экипажами или пострадавших от нападений. Их поднимали на ноги, а потом помогали устроиться: детей – в приюты, стариков – в богадельни… Словом, этот немец, поначалу не желавший учить русский язык, блестящий учёный и карь­ерист внезапно и необратимо превратился в человека, который всего себя отдал Москве. И сделал для неё гораздо больше, чем иные урождённые москвичи.

Разгадку такого превращения может подсказать благоволивший Гаазу император Александр I: «Пожар Москвы в 1812 году просветил мою душу, суд Божий на ледяных полях России преисполнил моё сердце теплотою веры…» Примерно то же самое происходит и с Гаазом. Он участвует в войне 1812 г. как полковой врач русской армии. Смоленск, Бородино и особенно сгоревшая Москва переполняют его душу сочувствием к героизму и кротости русских людей и твёрдой решимостью посвятить им свою жизнь. Гааза как-то спросили, почему он, немец и католик, не возвращается домой. И получили ответ: «Я немец. Но прежде всего я христианин. Я живу здесь и хочу умереть здесь, потому что я очень люблю здешних людей, люблю Москву, люблю Россию и потому, что жить так – мой долг перед ними».